Их образы и описание. Характеристики главных героев произведения Плаха, Айтматов. Их образы и описание Плаха год написания

 Их образы и описание. Характеристики главных героев произведения Плаха, Айтматов. Их образы и описание Плаха год написания
Их образы и описание. Характеристики главных героев произведения Плаха, Айтматов. Их образы и описание Плаха год написания
I

Вслед за коротким, легким, как детское дыхание, дневным потеплением на обращенных к солнцу горных склонах погода вскоре неуловимо изменилась: заветрило с ледников, и уже закрадывались по ущельям всюду проникающие резкие ранние сумерки, несущие за собой холодную сизость предстоящей снежной ночи.

Снега было много вокруг. На всем протяжении Прииссыккульского кряжа горы были завалены метельным свеем, прокатившимся по этим местам пару дней тому назад, как полыхнувший вдруг по прихоти своевольной стихии пожар. Жутко, что тут разыгралось: в метельной кромешности исчезли горы, исчезло небо, исчез весь прежний видимый мир. Потом все стихло, и погода прояснилась. С тех пор, с умиротворением снежного шторма, скованные великими заносами горы стояли в цепенеющей и отстранившейся ото всего на свете стылой тишине.

И только все настойчивей возрастающий и все прибывающий гул крупнотоннажного вертолета, пробирающегося в тот предвечерний час по каньону Узун-Чат к ледяному перевалу Ала-Монгю, задымленному в ветреной выси кручеными облаками, все нарастал, все приближался, усиливаясь с каждой минутой, и наконец восторжествовал – полностью завладел пространством и поплыл всеподавляющим, гремучим рокотом над недоступными ни для чего, кроме звука и света, хребтами, вершинами, высотными льдами. Умножаемый среди скал и распадков многократным эхом, грохот над головой надвигался с такой неотвратимой и грозной силой, что казалось, еще немного – и случится нечто страшное, как тогда – при землетрясении…

B какой-то критический момент так и получилось: с крутого, обнаженного ветрами каменистого откоса, что оказался по курсу полета, тронулась, дрогнув от звукового удара, небольшая осыпь и тут же приостановилась, как заговоренная кровь. Этого толчка неустойчивому грунту, однако, было достаточно, чтобы несколько увесистых камней, сорвавшись с крутизны, покатились вниз, все больше разбегаясь, раскручиваясь, вздымая следом пыль и щебень, а у самого подножия проломились, подобно пушечным ядрам, сквозь кусты краснотала и барбариса, пробили сугробы, достигли накатом волчьего логова, устроенного здесь серыми под свесом скалы, в скрытой за зарослями расщелине близ небольшого, наполовину замерзшего теплого ручья.

Волчица Акбара отпрянула от скатившихся сверху камней и посыпавшегося снега и, пятясь в темень расщелины, сжалась, как пружина, вздыбив загривок и глядя перед собой дико горящими в полутьме, фосфоресцирующими глазами, готовая в любой момент к схватке. Но опасения ее были напрасны. Это в открытой степи страшно, когда от преследующего вертолета некуда деться, когда он, настигая, неотступно гонится по пятам, оглушая свистом винтов и поражая автоматными очередями, когда в целом свете нет от вертолета спасения, когда нет такой щели, где можно было бы схоронить бедовую волчью голову, – ведь не расступится же земля, чтобы дать укрытие гонимым.

В горах иное дело – здесь всегда можно ускакать, всегда найдется, где затаиться, где переждать угрозу.

Вертолет здесь не страшен, в горах вертолету самому страшно. И однако страх безрассуден, тем более уже знакомый, пережитый. С приближением вертолета волчица громко заскулила, собралась в комок, втянула голову, и все-таки нервы не выдержали, сорвалась-таки, и яростно взвыла Акбара, охваченная бессильной, слепой боязнью, и судорожно поползла на брюхе к выходу, лязгая зубами злобно и отчаянно, готовая сразиться, не сходя с места, точно надеялась обратить в бегство грохочущее над ущельем железное чудовище, с появлением которого даже камни стали валиться сверху, как при землетрясении.

На панические вопли Акбары в нору просунулся ее волк – Ташчайнар, находившийся с тех пор, как волчица затяжелела, большей частью не в логове, а в затишке среди зарослей. Ташчайнар – Камнедробитель, – прозванный так окрестными чабанами за сокрушительные челюсти, подполз к ее ложу и успокаивающе заурчал, как бы прикрывая ее телом от напасти. Притискиваясь к нему боком, прижимаясь все теснее, волчица продолжала скулить, жалобно взывая то ли к несправедливому небу, то ли неизвестно к кому, то ли к судьбе своей несчастной, и долго еще дрожала всем телом, не могла совладать с собой даже после того, как вертолет исчез за могучим глетчером Ала-Монгю и его стало совсем не слышно за тучами.

И в этой воцарившейся разом, подобно обвалу космического беззвучия, горной тишине волчица вдруг явственно услышала в себе, точнее внутри чрева, живые толчки. Так было, когда Акбара, еще на первых порах своей охотничьей жизни, придушила как-то с броска крупную зайчиху: в зайчихе, в животе ее, тоже почудились тогда такие же шевеления каких-то невидимых, скрытых от глаз существ, и это странное обстоятельство удивило и заинтересовало молодую любопытную волчицу, удивленно наставив уши, недоверчиво взирающую на свою удушенную жертву. И настолько это было чудно и непонятно, что она попыталась даже затеять игру с теми невидимыми телами, точь-в-точь как кошка с полуживой мышью. А теперь сама обнаружила в нутре своем такую же живую ношу – то давали знать о себе те, которым предстояло при благополучном стечении обстоятельств появиться на свет недели через полторы-две. Но пока что ненародившиеся детеныши были неотделимы от материнского лона, составляли часть ее существа, и потому и они пережили в возникающем, смутном, утробном подсознании тот же шок, то же отчаяние, что и она сама. То было их первое заочное соприкосновение с внешним миром, с ожидающей их враждебной действительностью. Оттого они и задвигались в чреве, отвечая так на материнские страдания. Им тоже было страшно, и страх тот передался им материнской кровью.

Прислушиваясь к тому, что творилось помимо воли в ее ожившей утробе, Акбара заволновалась. Сердце волчицы учащенно заколотилось, его наполнили отвага, решимость непременно защитить, оградить от опасности тех, кого она вынашивала в себе. Сейчас бы она не задумываясь схватилась с кем угодно. В ней заговорил великий природный инстинкт сохранения потомства. И тут же Акбара почувствовала, как на нее горячей волной нахлынула нежность – потребность приласкать, пригреть будущих сосунков, отдавать им свое молоко так, как если бы они уже были под боком. То было предощущение счастья. И она прикрыла глаза, застонала от неги, от ожидания молока в набухших до красноты, крупных, выступающих двумя рядами по брюху сосцах, и томно, медленно-медленно потянулась всем телом, насколько позволяло логово, и, окончательно успокоившись, снова придвинулась к своему сивогривому Ташчайнару. Он был могуч, шкура его была тепла, густа и упруга. И даже он, угрюмец Ташчайнар, и тот уловил, что испытывала она, мать-волчица, и каким-то чутьем понял, что происходило в ее утробе, и тоже, должно быть, был тронут этим. Поставив ухо торчком, Ташчайнар приподнял свою угловатую, тяжеловесную голову, и в сумрачном взоре холодных зрачков его глубоко посаженных темных глаз промелькнула какая-то тень, какое-то смутное приятное предчувствие. И он сдержанно заурчал, прихрапывая и покашливая, выражая так доброе свое расположение и готовность беспрекословно слушаться синеглазую волчицу и оберегать ее, и принялся старательно, ласково облизывать голову Акбары, особенно ее сияющие синие глаза и нос, широким, теплым, влажным языком. Акбара любила язык Ташчайнара и тогда, когда он заигрывал и ластился к ней, дрожа от нетерпения, а язык его, разгорячась от бурного прилива крови, становился упругим, быстрым и энергичным, как змея, хотя попервоначалу и делала вид, что это ей, по меньшей мере, безразлично, и тогда, когда в минуты спокойствия и благоденствия после сытной еды язык ее волка был мягко-влажным.

В этой паре лютых Акбара была головой, была умом, ей принадлежало право зачинать охоту, а он был верной силой, надежной, неутомимой, неукоснительно исполняющей ее волю. Эти отношения никогда не нарушались. Лишь однажды был странный, неожиданный случай, когда ее волк исчез до рассвета и вернулся с чужим запахом иной самки – отвратительным духом бесстыжей течки, стравливающей и скликающей самцов за десятки верст, вызвавшим у нее неудержимую злобу и раздражение, и она сразу отвергла его, неожиданно вонзила клыки глубоко в плечо и в наказание заставила ковылять много дней кряду позади. Держала дурака на расстоянии и, сколько он ни выл, ни разу не откликнулась, не остановилась, будто он, Ташчайнар, и не был ее волком, будто он для нее не существовал, а если бы он и посмел снова приблизиться к ней, чтобы покорить и ублажить ее, Акбара померилась бы с ним силами всерьез, не случайно она была головой, а он ногами в этой пришлой сивой паре.

Сейчас Акбара, после того как она немного поуспокоилась и пригрелась под широким боком Ташчайнара, была благодарна своему волку за то, что он разделил ее страх, за то, что он тем самым возвратил ей уверенность в себе, и потому не противилась его усердным ласкам, и в ответ раза два лизнула в губы, и, преодолевая смятение, которое все еще давало себя знать неожиданной дрожью, сосредоточивалась в себе, и, прислушиваясь к тому, как непонятно и неспокойно вели себя еще не народившиеся щенята, примирилась с тем, что есть: и с логовом, и с великой зимой в горах, и с надвигающейся исподволь морозной ночью.

Так заканчивался тот день страшного для волчицы потрясения. Подвластная неистребимому инстинкту материнской природы, переживала она не столько за себя, сколько за тех, которые ожидались вскоре в этом логове и ради которых они с волком выискали и устроили здесь, в глубокой расщелине под свесом скалы, сокрытой всяческими зарослями, навалом бурелома и камнепада, это волчье гнездо, чтобы было где потомство родить, чтобы было где свое пристанище иметь на земле.

Тем более что Акбара и Ташчайнар были пришлыми в этих краях. Для опытного глаза даже внешне они разнились от их местных собратьев. Первое – отвороты меха на шее, плотно обрамлявшие плечи наподобие пышной серебристо-серой мантии от подгрудка до холки, у пришельцев были светлые, характерные для степных волков. Да и ростом акджалы, то бишь сивогривые, превышали обычных волков Прииссыккульского нагорья. А если бы кто-нибудь увидел Акбару вблизи, его бы поразили ее прозрачно-синие глаза – редчайший, а возможно, единственный в своем роде случай. Волчица прозывалась среди здешних чабанов Акдалы, иначе говоря, Белохолкой, но вскоре по законам трансформации языка она превратилась в Акбары, а потом в Акбару – Великую, и между тем никому невдомек было, что в этом был знак провидения.

Еще год назад сивогривых здесь не было и в помине. Появившись однажды, они, однако, продолжали держаться особняком. Попервоначалу пришельцы бродили во избежание столкновений с хозяевами большей частью по нейтральным зонам здешних волчьих владений, перебивались как могли, в поисках добычи забегали даже на поля, в низовья, населенные людьми, но к местным стаям так и не пристали – слишком независимый характер имела синеглазая волчица Акбара, чтобы примыкать к чужим и пребывать в подчинении.

Всему судия – время. Со временем сивогривые пришельцы смогли постоять за себя, в многочисленных жестоких схватках захватили себе земли на Прииссыккульском нагорье, и теперь уже они, пришлые, были хозяевами, и уже местные волки не решались вторгаться в их пределы. Так, можно сказать, удачно складывалась на Иссык-Куле жизнь новоявленных сивогривых волков, но всему этому предшествовала своя история, и если бы звери могли вспоминать прошлое, то Акбаре, которая отличалась большой понятливостью и тонкостью восприятия, пришлось бы заново пережить все то, о чем, возможно, и вспоминалось ей порой до слез и тяжких стонов.

В том утраченном мире, в далекой отсюда Моюнкумской саванне, протекала великая охотничья жизнь в нескончаемой погоне по нескончаемым моюнкумским просторам за нескончаемыми сайгачьими стадами. Когда антилопы-сайгаки, обитавшие с незапамятных времен в саванных степях, поросших вечно сухостойным саксаульником, древнейшие, как само время, из парнокопытных, когда эти неутомимые в беге горбоносые стадные животные с широченными ноздрями-трубами, пропускающими воздух через легкие с такой же энергией, как киты сквозь ус потоки океана, и потому наделенные способностью бежать без передышки с восхода и до заката солнца, – так вот, когда они приходили в движение, преследуемые извечными и неразлучными с ними волками, когда одно спугнутое стадо увлекало в панике соседнее, а то и другое и третье и когда в это поголовное бегство включались встречные великие и малые стада, когда мчались сайгаки по Моюнкумам – по взгорьям, по равнинам, по пескам, как обрушившийся на землю потоп, – земля убегала вспять и гудела под ногами так, как гудит она под градовым ливнем в летнюю пору, и воздух наполнялся вихрящимся духом движения, кремнистой пылью и искрами, летящими из-под копыт, запахом стадного пота, запахом безумного состязания не на жизнь, а на смерть, и волки, пластаясь на бегу, шли следом и рядом, пытаясь направить стада сайгаков в свои волчьи засады, где ждали их среди саксаула матерые резчики, то есть звери, которые бросались из засады на загривок стремительно пробегающей жертвы и, катясь кубарем вместе с ней, успевали перекусить горло, пустить кровь и снова кинуться в погоню; но сайгаки каким-то образом часто распознавали, где ждут их волчьи засады, и успевали пронестись стороной, а облава с нового круга возобновлялась с еще большей яростью и скоростью, и все они, гонимые и преследующие, – одно звено жестокого бытия – выкладывались в беге, как в предсмертной агонии, сжигая свою кровь, чтобы жить и чтобы выжить, и разве что только сам бог мог остановить и тех и других, гонимых и гонителей, ибо речь шла о жизни и смерти жаждущих здравствовать тварей, ибо те волки, что не выдерживали такого бешеного темпа, те, что не родились состязаться в борьбе за существование – в беге-борьбе, – те волки валились с ног и оставались издыхать в пыли, поднятой удаляющейся, как буря, погоней, а если и оставались в живых, уходили прочь в другие края, где промышляли разбоем в безобидных овечьих отарах, которые даже не пытались спасаться бегством, правда, там была своя опасность, самая страшная из всех возможных опасностей, – там, при стадах, находились люди, боги овец и они же овечьи рабы, те, кто сами живут, но не дают выживать другим, особенно тем, кто не зависит от них, а волен быть свободным…

Люди, люди – человекобоги! Люди тоже охотились на сайгаков Моюнкумской саванны. Прежде они появлялись на лошадях, одетые в шкуры, вооруженные стрелами, потом появлялись с бабахающими ружьями, гикая, скакали туда-сюда, а сайгаки кидались гурьбой в одну, в другую сторону – поди разыщи их в саксаульных урочищах, но пришло время, и человекобоги стали устраивать облавы на машинах, беря на измор, точь-в-точь как волки, и валили сайгаков, расстреливая их с ходу, а потом человекобоги стали прилетать на вертолетах и, высмотрев вначале с воздуха сайгачьи стада в степи, шли на окружение животных в указанных координатах, а наземные снайперы мчались при этом по равнинам со скоростью до ста и более километров, чтобы сайгаки не успели скрыться, а вертолеты корректировали сверху цель и движение. Машины, вертолеты, скорострельные винтовки – и опрокинулась жизнь в Моюнкумской саванне вверх дном…

Синеглазая волчица Акбара была еще полуяркой, а ее будущий волк-супруг Ташчайнар был чуть постарше ее, когда пришел им срок привыкать к большим загонным облавам. Поначалу они не поспевали за погоней, терзали сваленных антилоп, убивали недобитых, а со временем превзошли в силе и выносливости многих бывалых волков, а особенно стареющих. И если бы все шло, как положено природой, быть бы им вскоре предводителями стай. Но все обернулось иначе…

Год на год не приходится, и весной того года в сайгачьих стадах был особо богатый приплод: многие матки приносили двойню, поскольку прошлой осенью во время гона сухой травостой зазеленел раза два наново после нескольких обильных дождей при теплой погоде. Корма было много – отсюда и рождаемость. На время окота сайгаки уходили еще ранней весной в бесснежные большие пески, что в самой глубине Моюнкумов, – туда волкам добраться нелегко, да и погоня по барханам за сайгаками – безнадежное дело. По пескам антилоп никак не догнать. Зато волчьи стаи с лихвой получали свое осенью и в зимнее время, когда сезонное кочевье животных выбрасывало бессчетное сайгачье поголовье на полупустынные и степные просторы. Вот тогда волкам сам бог велел добывать свою долю. А летом, особенно по великой жаре, волки предпочитали не трогать сайгаков, благо другой, более доступной добычи было достаточно: сурки во множестве сновали по всей степи, наверстывая упущенное в зимнюю спячку, им надо было за лето успеть все, что успевали другие животные и звери за год жизни. Вот и суетилось вокруг сурочье племя, презрев опасность. Чем не промысел – поскольку всему ведь свой час, а зимой сурков не добудешь – их нет. И еще разные зверушки да птицы, особенно куропатки, шли в прикорм волкам в летние месяцы, но главная добыча – великая охота на сайгаков – приходилась на осень и с осени тянулась до самого конца зимы. Опять же всему свое время. И в том была своя, от природы данная целесообразность оборота жизни в саванне. Лишь стихийные бедствия да человек могли нарушить этот изначальный ход вещей в Моюнкумах…

II

К рассвету воздух над саванной несколько поостыл, и только тогда полегчало – дышать живым тварям стало свободней, и наступил час самой отрадной поры между зарождающимся днем, обремененным грядущим зноем, нещадно пропекающим солончаковую степь добела, и уходящей душной, горячей ночью. Луна запылала к тому времени над Моюнкумами абсолютно круглым желтым шаром, освещая землю устойчивым синеватым светом. И не видно было ни конца, ни начала этой земли. Всюду темные, едва угадываемые дали сливались со звездным небом. Тишина была живой, ибо все, что населяло саванну, все, кроме змей, спешило насладиться в тот час прохладой, спешило пожить. Попискивали и шевелились в кустах тамариска ранние птицы, деловито сновали ежи, цикады, что пропели, не смолкая, всю ночь, затурчали с новой силой; уже высовывались из нор и оглядывались по сторонам проснувшиеся сурки, пока еще не приступая к сбору корма – осыпавшихся семян саксаула. Летали с места на место всей семьей большой плоскоголовый серый сыч и пяток плоскоголовых сычат, подросших, оперившихся и уже пробующих крыло, летали как придется, то и дело заботливо перекликаясь и не теряя из виду друг друга. Им вторили разные твари и разные звери предрассветной саванны…

И стояло лето, первое совместное лето синеглазой Акбары и Ташчайнара, уже проявивших себя неутомимыми загонщиками сайгаков в облавах и уже вошедших в число самых сильных пар среди моюнкумских волков. К их счастью, – надо полагать, что в мире зверей тоже могут быть и счастливые и несчастные, – оба они, и Акбара и Ташчайнар, наделены были от природы качествами, особо жизненно важными для степных хищников в полупустынной саванне: мгновенной реакцией, чувством предвидения на охоте, своего рода «стратегической» сообразительностью, и, разумеется, недюжинной физической силой, быстротой и натиском в беге. Все говорило за то, что этой паре предстояло великое охотничье будущее и жизнь их будет полна тяготами повседневного пропитания и красотой своего звериного предназначения. Пока же ничто не мешало им безраздельно править в Моюнкумских степях, поскольку вторжение человека в эти пределы носило еще характер случайный и они еще ни разу не сталкивались с человеком лицом к лицу. Это произойдет чуть позже. И еще одна льгота, если не сказать привилегия, их от сотворения мира заключалась в том, что они, звери, как и весь животный мир, могли жить изо дня в день, не ведая страха и забот о завтрашнем дне. Во всем целесообразная природа освободила животных от этого проклятого бремени бытия. Хотя именно в этой милости таилась и та трагедия, которая подстерегала обитателей Моюнкумов. Но никому из них не дано было заподозрить это. Никому не дано было представить себе, что кажущаяся нескончаемой Моюнкумская саванна, как ни обширна и как ни велика она, – всего лишь небольшой остров на Азиатском субконтиненте, место величиной с ноготь большого пальца, закрашенное на географической карте желто-бурым цветом, на которое из года в год все сильнее наседают неуклонно распахиваемые целинные земли, напирают неисчислимые домашние стада, бредущие по степи вслед за артезианскими скважинами в поисках новых ареалов прокорма, наступают каналы и дороги, прокладываемые в пограничных зонах в связи с непосредственной близостью от саванны одного из крупнейших газопроводов; все более настойчиво, долговременно вторгаются все более технически вооруженные люди на колесах и моторах, с радиосвязью, с запасами воды в глубины любых пустынь и полупустынь, в том числе и в Моюнкумы, но вторгаются не ученые, совершающие самоотверженные открытия, коими потомкам надлежит гордиться, а обыкновенные люди, делающие обыкновенное дело, дело, доступное и посильное почти любому и каждому. И тем более обитателям уникальной Моюнкумской саванны не дано было знать, что в самых обычных для человечества вещах таится источник добра и зла на земле. И что тут все зависит от самих людей – на что направят они эти самые обыкновенные для человечества вещи: на добро или худо, на созидание или разор. И уж вовсе неведомы были четвероногим и прочим тварям Моюнкумской саванны те сложности, которые донимали самих людей, пытавшихся познать себя с тех пор, как люди стали мыслящими существами, хотя они так и не разгадали при этом извечной загадки: отчего зло почти всегда побеждает добро…

I

Вслед за коротким, легким, как детское дыхание, дневным потеплением на обращенных к солнцу горных склонах погода вскоре неуловимо изменилась: заветрило с ледников, и уже закрадывались по ущельям всюду проникающие резкие ранние сумерки, несущие за собой холодную сизость предстоящей снежной ночи.

Снега было много вокруг. На всем протяжении Прииссыккульского кряжа горы были завалены метельным свеем, прокатившимся по этим местам пару дней тому назад, как полыхнувший вдруг по прихоти своевольной стихии пожар. Жутко, что тут разыгралось: в метельной кромешности исчезли горы, исчезло небо, исчез весь прежний видимый мир. Потом все стихло, и погода прояснилась. С тех пор, с умиротворением снежного шторма, скованные великими заносами горы стояли в цепенеющей и отстранившейся ото всего на свете стылой тишине.

И только все настойчивей возрастающий и все прибывающий гул крупнотоннажного вертолета, пробирающегося в тот предвечерний час по каньону Узун-Чат к ледяному перевалу Ала-Монгю, задымленному в ветреной выси кручеными облаками, все нарастал, все приближался, усиливаясь с каждой минутой, и наконец восторжествовал – полностью завладел пространством и поплыл всеподавляющим, гремучим рокотом над недоступными ни для чего, кроме звука и света, хребтами, вершинами, высотными льдами. Умножаемый среди скал и распадков многократным эхом, грохот над головой надвигался с такой неотвратимой и грозной силой, что казалось, еще немного – и случится нечто страшное, как тогда – при землетрясении…

B какой-то критический момент так и получилось: с крутого, обнаженного ветрами каменистого откоса, что оказался по курсу полета, тронулась, дрогнув от звукового удара, небольшая осыпь и тут же приостановилась, как заговоренная кровь. Этого толчка неустойчивому грунту, однако, было достаточно, чтобы несколько увесистых камней, сорвавшись с крутизны, покатились вниз, все больше разбегаясь, раскручиваясь, вздымая следом пыль и щебень, а у самого подножия проломились, подобно пушечным ядрам, сквозь кусты краснотала и барбариса, пробили сугробы, достигли накатом волчьего логова, устроенного здесь серыми под свесом скалы, в скрытой за зарослями расщелине близ небольшого, наполовину замерзшего теплого ручья.

Волчица Акбара отпрянула от скатившихся сверху камней и посыпавшегося снега и, пятясь в темень расщелины, сжалась, как пружина, вздыбив загривок и глядя перед собой дико горящими в полутьме, фосфоресцирующими глазами, готовая в любой момент к схватке. Но опасения ее были напрасны. Это в открытой степи страшно, когда от преследующего вертолета некуда деться, когда он, настигая, неотступно гонится по пятам, оглушая свистом винтов и поражая автоматными очередями, когда в целом свете нет от вертолета спасения, когда нет такой щели, где можно было бы схоронить бедовую волчью голову, – ведь не расступится же земля, чтобы дать укрытие гонимым.

В горах иное дело – здесь всегда можно ускакать, всегда найдется, где затаиться, где переждать угрозу. Вертолет здесь не страшен, в горах вертолету самому страшно. И однако страх безрассуден, тем более уже знакомый, пережитый. С приближением вертолета волчица громко заскулила, собралась в комок, втянула голову, и все-таки нервы не выдержали, сорвалась-таки, и яростно взвыла Акбара, охваченная бессильной, слепой боязнью, и судорожно поползла на брюхе к выходу, лязгая зубами злобно и отчаянно, готовая сразиться, не сходя с места, точно надеялась обратить в бегство грохочущее над ущельем железное чудовище, с появлением которого даже камни стали валиться сверху, как при землетрясении.

На панические вопли Акбары в нору просунулся ее волк – Ташчайнар, находившийся с тех пор, как волчица затяжелела, большей частью не в логове, а в затишке среди зарослей. Ташчайнар – Камнедробитель, – прозванный так окрестными чабанами за сокрушительные челюсти, подполз к ее ложу и успокаивающе заурчал, как бы прикрывая ее телом от напасти. Притискиваясь к нему боком, прижимаясь все теснее, волчица продолжала скулить, жалобно взывая то ли к несправедливому небу, то ли неизвестно к кому, то ли к судьбе своей несчастной, и долго еще дрожала всем телом, не могла совладать с собой даже после того, как вертолет исчез за могучим глетчером Ала-Монгю и его стало совсем не слышно за тучами.

И в этой воцарившейся разом, подобно обвалу космического беззвучия, горной тишине волчица вдруг явственно услышала в себе, точнее внутри чрева, живые толчки. Так было, когда Акбара, еще на первых порах своей охотничьей жизни, придушила как-то с броска крупную зайчиху: в зайчихе, в животе ее, тоже почудились тогда такие же шевеления каких-то невидимых, скрытых от глаз существ, и это странное обстоятельство удивило и заинтересовало молодую любопытную волчицу, удивленно наставив уши, недоверчиво взирающую на свою удушенную жертву. И настолько это было чудно и непонятно, что она попыталась даже затеять игру с теми невидимыми телами, точь-в-точь как кошка с полуживой мышью. А теперь сама обнаружила в нутре своем такую же живую ношу – то давали знать о себе те, которым предстояло при благополучном стечении обстоятельств появиться на свет недели через полторы-две. Но пока что ненародившиеся детеныши были неотделимы от материнского лона, составляли часть ее существа, и потому и они пережили в возникающем, смутном, утробном подсознании тот же шок, то же отчаяние, что и она сама. То было их первое заочное соприкосновение с внешним миром, с ожидающей их враждебной действительностью. Оттого они и задвигались в чреве, отвечая так на материнские страдания. Им тоже было страшно, и страх тот передался им материнской кровью.

Прислушиваясь к тому, что творилось помимо воли в ее ожившей утробе, Акбара заволновалась. Сердце волчицы учащенно заколотилось, его наполнили отвага, решимость непременно защитить, оградить от опасности тех, кого она вынашивала в себе. Сейчас бы она не задумываясь схватилась с кем угодно. В ней заговорил великий природный инстинкт сохранения потомства. И тут же Акбара почувствовала, как на нее горячей волной нахлынула нежность – потребность приласкать, пригреть будущих сосунков, отдавать им свое молоко так, как если бы они уже были под боком. То было предощущение счастья. И она прикрыла глаза, застонала от неги, от ожидания молока в набухших до красноты, крупных, выступающих двумя рядами по брюху сосцах, и томно, медленно-медленно потянулась всем телом, насколько позволяло логово, и, окончательно успокоившись, снова придвинулась к своему сивогривому Ташчайнару. Он был могуч, шкура его была тепла, густа и упруга. И даже он, угрюмец Ташчайнар, и тот уловил, что испытывала она, мать-волчица, и каким-то чутьем понял, что происходило в ее утробе, и тоже, должно быть, был тронут этим. Поставив ухо торчком, Ташчайнар приподнял свою угловатую, тяжеловесную голову, и в сумрачном взоре холодных зрачков его глубоко посаженных темных глаз промелькнула какая-то тень, какое-то смутное приятное предчувствие. И он сдержанно заурчал, прихрапывая и покашливая, выражая так доброе свое расположение и готовность беспрекословно слушаться синеглазую волчицу и оберегать ее, и принялся старательно, ласково облизывать голову Акбары, особенно ее сияющие синие глаза и нос, широким, теплым, влажным языком. Акбара любила язык Ташчайнара и тогда, когда он заигрывал и ластился к ней, дрожа от нетерпения, а язык его, разгорячась от бурного прилива крови, становился упругим, быстрым и энергичным, как змея, хотя попервоначалу и делала вид, что это ей, по меньшей мере, безразлично, и тогда, когда в минуты спокойствия и благоденствия после сытной еды язык ее волка был мягко-влажным.

В этой паре лютых Акбара была головой, была умом, ей принадлежало право зачинать охоту, а он был верной силой, надежной, неутомимой, неукоснительно исполняющей ее волю. Эти отношения никогда не нарушались. Лишь однажды был странный, неожиданный случай, когда ее волк исчез до рассвета и вернулся с чужим запахом иной самки – отвратительным духом бесстыжей течки, стравливающей и скликающей самцов за десятки верст, вызвавшим у нее неудержимую злобу и раздражение, и она сразу отвергла его, неожиданно вонзила клыки глубоко в плечо и в наказание заставила ковылять много дней кряду позади. Держала дурака на расстоянии и, сколько он ни выл, ни разу не откликнулась, не остановилась, будто он, Ташчайнар, и не был ее волком, будто он для нее не существовал, а если бы он и посмел снова приблизиться к ней, чтобы покорить и ублажить ее, Акбара померилась бы с ним силами всерьез, не случайно она была головой, а он ногами в этой пришлой сивой паре.

Сейчас Акбара, после того как она немного поуспокоилась и пригрелась под широким боком Ташчайнара, была благодарна своему волку за то, что он разделил ее страх, за то, что он тем самым возвратил ей уверенность в себе, и потому не противилась его усердным ласкам, и в ответ раза два лизнула в губы, и, преодолевая смятение, которое все еще давало себя знать неожиданной дрожью, сосредоточивалась в себе, и, прислушиваясь к тому, как непонятно и неспокойно вели себя еще не народившиеся щенята, примирилась с тем, что есть: и с логовом, и с великой зимой в горах, и с надвигающейся исподволь морозной ночью.

Так заканчивался тот день страшного для волчицы потрясения. Подвластная неистребимому инстинкту материнской природы, переживала она не столько за себя, сколько за тех, которые ожидались вскоре в этом логове и ради которых они с волком выискали и устроили здесь, в глубокой расщелине под свесом скалы, сокрытой всяческими зарослями, навалом бурелома и камнепада, это волчье гнездо, чтобы было где потомство родить, чтобы было где свое пристанище иметь на земле.

Тем более что Акбара и Ташчайнар были пришлыми в этих краях. Для опытного глаза даже внешне они разнились от их местных собратьев. Первое – отвороты меха на шее, плотно обрамлявшие плечи наподобие пышной серебристо-серой мантии от подгрудка до холки, у пришельцев были светлые, характерные для степных волков. Да и ростом акджалы, то бишь сивогривые, превышали обычных волков Прииссыккульского нагорья. А если бы кто-нибудь увидел Акбару вблизи, его бы поразили ее прозрачно-синие глаза – редчайший, а возможно, единственный в своем роде случай. Волчица прозывалась среди здешних чабанов Акдалы, иначе говоря, Белохолкой, но вскоре по законам трансформации языка она превратилась в Акбары, а потом в Акбару – Великую, и между тем никому невдомек было, что в этом был знак провидения.

Еще год назад сивогривых здесь не было и в помине. Появившись однажды, они, однако, продолжали держаться особняком. Попервоначалу пришельцы бродили во избежание столкновений с хозяевами большей частью по нейтральным зонам здешних волчьих владений, перебивались как могли, в поисках добычи забегали даже на поля, в низовья, населенные людьми, но к местным стаям так и не пристали – слишком независимый характер имела синеглазая волчица Акбара, чтобы примыкать к чужим и пребывать в подчинении.

Всему судия – время. Со временем сивогривые пришельцы смогли постоять за себя, в многочисленных жестоких схватках захватили себе земли на Прииссыккульском нагорье, и теперь уже они, пришлые, были хозяевами, и уже местные волки не решались вторгаться в их пределы. Так, можно сказать, удачно складывалась на Иссык-Куле жизнь новоявленных сивогривых волков, но всему этому предшествовала своя история, и если бы звери могли вспоминать прошлое, то Акбаре, которая отличалась большой понятливостью и тонкостью восприятия, пришлось бы заново пережить все то, о чем, возможно, и вспоминалось ей порой до слез и тяжких стонов.

В том утраченном мире, в далекой отсюда Моюнкумской саванне, протекала великая охотничья жизнь в нескончаемой погоне по нескончаемым моюнкумским просторам за нескончаемыми сайгачьими стадами. Когда антилопы-сайгаки, обитавшие с незапамятных времен в саванных степях, поросших вечно сухостойным саксаульником, древнейшие, как само время, из парнокопытных, когда эти неутомимые в беге горбоносые стадные животные с широченными ноздрями-трубами, пропускающими воздух через легкие с такой же энергией, как киты сквозь ус потоки океана, и потому наделенные способностью бежать без передышки с восхода и до заката солнца, – так вот, когда они приходили в движение, преследуемые извечными и неразлучными с ними волками, когда одно спугнутое стадо увлекало в панике соседнее, а то и другое и третье и когда в это поголовное бегство включались встречные великие и малые стада, когда мчались сайгаки по Моюнкумам – по взгорьям, по равнинам, по пескам, как обрушившийся на землю потоп, – земля убегала вспять и гудела под ногами так, как гудит она под градовым ливнем в летнюю пору, и воздух наполнялся вихрящимся духом движения, кремнистой пылью и искрами, летящими из-под копыт, запахом стадного пота, запахом безумного состязания не на жизнь, а на смерть, и волки, пластаясь на бегу, шли следом и рядом, пытаясь направить стада сайгаков в свои волчьи засады, где ждали их среди саксаула матерые резчики, то есть звери, которые бросались из засады на загривок стремительно пробегающей жертвы и, катясь кубарем вместе с ней, успевали перекусить горло, пустить кровь и снова кинуться в погоню; но сайгаки каким-то образом часто распознавали, где ждут их волчьи засады, и успевали пронестись стороной, а облава с нового круга возобновлялась с еще большей яростью и скоростью, и все они, гонимые и преследующие, – одно звено жестокого бытия – выкладывались в беге, как в предсмертной агонии, сжигая свою кровь, чтобы жить и чтобы выжить, и разве что только сам бог мог остановить и тех и других, гонимых и гонителей, ибо речь шла о жизни и смерти жаждущих здравствовать тварей, ибо те волки, что не выдерживали такого бешеного темпа, те, что не родились состязаться в борьбе за существование – в беге-борьбе, – те волки валились с ног и оставались издыхать в пыли, поднятой удаляющейся, как буря, погоней, а если и оставались в живых, уходили прочь в другие края, где промышляли разбоем в безобидных овечьих отарах, которые даже не пытались спасаться бегством, правда, там была своя опасность, самая страшная из всех возможных опасностей, – там, при стадах, находились люди, боги овец и они же овечьи рабы, те, кто сами живут, но не дают выживать другим, особенно тем, кто не зависит от них, а волен быть свободным…

Люди, люди – человекобоги! Люди тоже охотились на сайгаков Моюнкумской саванны. Прежде они появлялись на лошадях, одетые в шкуры, вооруженные стрелами, потом появлялись с бабахающими ружьями, гикая, скакали туда-сюда, а сайгаки кидались гурьбой в одну, в другую сторону – поди разыщи их в саксаульных урочищах, но пришло время, и человекобоги стали устраивать облавы на машинах, беря на измор, точь-в-точь как волки, и валили сайгаков, расстреливая их с ходу, а потом человекобоги стали прилетать на вертолетах и, высмотрев вначале с воздуха сайгачьи стада в степи, шли на окружение животных в указанных координатах, а наземные снайперы мчались при этом по равнинам со скоростью до ста и более километров, чтобы сайгаки не успели скрыться, а вертолеты корректировали сверху цель и движение. Машины, вертолеты, скорострельные винтовки – и опрокинулась жизнь в Моюнкумской саванне вверх дном…

Синеглазая волчица Акбара была еще полуяркой, а ее будущий волк-супруг Ташчайнар был чуть постарше ее, когда пришел им срок привыкать к большим загонным облавам. Поначалу они не поспевали за погоней, терзали сваленных антилоп, убивали недобитых, а со временем превзошли в силе и выносливости многих бывалых волков, а особенно стареющих. И если бы все шло, как положено природой, быть бы им вскоре предводителями стай. Но все обернулось иначе…

Год на год не приходится, и весной того года в сайгачьих стадах был особо богатый приплод: многие матки приносили двойню, поскольку прошлой осенью во время гона сухой травостой зазеленел раза два наново после нескольких обильных дождей при теплой погоде. Корма было много – отсюда и рождаемость. На время окота сайгаки уходили еще ранней весной в бесснежные большие пески, что в самой глубине Моюнкумов, – туда волкам добраться нелегко, да и погоня по барханам за сайгаками – безнадежное дело. По пескам антилоп никак не догнать. Зато волчьи стаи с лихвой получали свое осенью и в зимнее время, когда сезонное кочевье животных выбрасывало бессчетное сайгачье поголовье на полупустынные и степные просторы. Вот тогда волкам сам бог велел добывать свою долю. А летом, особенно по великой жаре, волки предпочитали не трогать сайгаков, благо другой, более доступной добычи было достаточно: сурки во множестве сновали по всей степи, наверстывая упущенное в зимнюю спячку, им надо было за лето успеть все, что успевали другие животные и звери за год жизни. Вот и суетилось вокруг сурочье племя, презрев опасность. Чем не промысел – поскольку всему ведь свой час, а зимой сурков не добудешь – их нет. И еще разные зверушки да птицы, особенно куропатки, шли в прикорм волкам в летние месяцы, но главная добыча – великая охота на сайгаков – приходилась на осень и с осени тянулась до самого конца зимы. Опять же всему свое время. И в том была своя, от природы данная целесообразность оборота жизни в саванне. Лишь стихийные бедствия да человек могли нарушить этот изначальный ход вещей в Моюнкумах…

II

К рассвету воздух над саванной несколько поостыл, и только тогда полегчало – дышать живым тварям стало свободней, и наступил час самой отрадной поры между зарождающимся днем, обремененным грядущим зноем, нещадно пропекающим солончаковую степь добела, и уходящей душной, горячей ночью. Луна запылала к тому времени над Моюнкумами абсолютно круглым желтым шаром, освещая землю устойчивым синеватым светом. И не видно было ни конца, ни начала этой земли. Всюду темные, едва угадываемые дали сливались со звездным небом. Тишина была живой, ибо все, что населяло саванну, все, кроме змей, спешило насладиться в тот час прохладой, спешило пожить. Попискивали и шевелились в кустах тамариска ранние птицы, деловито сновали ежи, цикады, что пропели, не смолкая, всю ночь, затурчали с новой силой; уже высовывались из нор и оглядывались по сторонам проснувшиеся сурки, пока еще не приступая к сбору корма – осыпавшихся семян саксаула. Летали с места на место всей семьей большой плоскоголовый серый сыч и пяток плоскоголовых сычат, подросших, оперившихся и уже пробующих крыло, летали как придется, то и дело заботливо перекликаясь и не теряя из виду друг друга. Им вторили разные твари и разные звери предрассветной саванны…

И стояло лето, первое совместное лето синеглазой Акбары и Ташчайнара, уже проявивших себя неутомимыми загонщиками сайгаков в облавах и уже вошедших в число самых сильных пар среди моюнкумских волков. К их счастью, – надо полагать, что в мире зверей тоже могут быть и счастливые и несчастные, – оба они, и Акбара и Ташчайнар, наделены были от природы качествами, особо жизненно важными для степных хищников в полупустынной саванне: мгновенной реакцией, чувством предвидения на охоте, своего рода «стратегической» сообразительностью, и, разумеется, недюжинной физической силой, быстротой и натиском в беге. Все говорило за то, что этой паре предстояло великое охотничье будущее и жизнь их будет полна тяготами повседневного пропитания и красотой своего звериного предназначения. Пока же ничто не мешало им безраздельно править в Моюнкумских степях, поскольку вторжение человека в эти пределы носило еще характер случайный и они еще ни разу не сталкивались с человеком лицом к лицу. Это произойдет чуть позже. И еще одна льгота, если не сказать привилегия, их от сотворения мира заключалась в том, что они, звери, как и весь животный мир, могли жить изо дня в день, не ведая страха и забот о завтрашнем дне. Во всем целесообразная природа освободила животных от этого проклятого бремени бытия. Хотя именно в этой милости таилась и та трагедия, которая подстерегала обитателей Моюнкумов. Но никому из них не дано было заподозрить это. Никому не дано было представить себе, что кажущаяся нескончаемой Моюнкумская саванна, как ни обширна и как ни велика она, – всего лишь небольшой остров на Азиатском субконтиненте, место величиной с ноготь большого пальца, закрашенное на географической карте желто-бурым цветом, на которое из года в год все сильнее наседают неуклонно распахиваемые целинные земли, напирают неисчислимые домашние стада, бредущие по степи вслед за артезианскими скважинами в поисках новых ареалов прокорма, наступают каналы и дороги, прокладываемые в пограничных зонах в связи с непосредственной близостью от саванны одного из крупнейших газопроводов; все более настойчиво, долговременно вторгаются все более технически вооруженные люди на колесах и моторах, с радиосвязью, с запасами воды в глубины любых пустынь и полупустынь, в том числе и в Моюнкумы, но вторгаются не ученые, совершающие самоотверженные открытия, коими потомкам надлежит гордиться, а обыкновенные люди, делающие обыкновенное дело, дело, доступное и посильное почти любому и каждому. И тем более обитателям уникальной Моюнкумской саванны не дано было знать, что в самых обычных для человечества вещах таится источник добра и зла на земле. И что тут все зависит от самих людей – на что направят они эти самые обыкновенные для человечества вещи: на добро или худо, на созидание или разор. И уж вовсе неведомы были четвероногим и прочим тварям Моюнкумской саванны те сложности, которые донимали самих людей, пытавшихся познать себя с тех пор, как люди стали мыслящими существами, хотя они так и не разгадали при этом извечной загадки: отчего зло почти всегда побеждает добро…

Все эти человеческие дела по логике вещей никак не могли касаться моюнкумских животных, ибо они лежали вне их природы, вне их инстинктов и опыта. И, в общем-то, до сих пор пока ничто всерьез не нарушало сложившегося образа жизни этой великой азиатской степи, раскинувшейся на жарких полупустынных равнинах и всхолмлениях, поросших только здесь произраставшими видами засухоустойчивого тамариска, эдакой полутравой, полудеревом, каменно-крепким, крученым, как морской канат, песчаным саксаулом, жесткой подножной травой и более всего тростниковым стрельчатым чием, этой красой полупустынь, и при свете луны, и при свете солнца мерцающим наподобие золотого призрачного леса, в котором, как в мелкой воде, кто – ростом хотя бы с собаку – ни поднял головы, увидит все вокруг и будет виден сам.

В этих краях и слагалась судьба новой волчьей пары – Акбары и Ташчайнара, а к тому времени – что самое важное в жизни животных – они уже имели своих тунгучей-первенцев, троих щенят из выводка, произведенных на свет Акбарой той памятной весной в Моюнкумах, в том памятном логове, выбранном ими в ямине под размытым комлем старого саксаула, близ полувысохшей тамарисковой рощицы, куда удобно было выводить волчат на обучение. Волчата уже держали стоймя уши, обретали каждый свой норов, хотя при играх между собой их уши снова по-щенячьи топырились, да и на ногах чувствовали они себя довольно крепко. И все чаще увязывались они следом за родителями в малые и большие вылазки.

Недавно одна из таких вылазок с отлучкой от логова на целый день и ночь чуть было не кончилась для волков неожиданной бедой.

В то раннее утро Акбара повела свой выводок на дальнюю окраину Моюнкумской саванны, где на степных просторах, особенно по глухим падям и буеракам, произрастали стеблевые травы с тягучим, ни на что не похожим, привораживающим запахом. Если долго бродить среди того высокого травостоя, вдыхая пыльцу, то вначале наступает ощущение необыкновенной легкости в движениях, чувство приятного скольжения над землей, а затем появляется вялость в ногах и сонливость. Акбара помнила эти места еще с детства и наведывалась сюда раз в году в пору цветения дурман-травы. Охотясь по пути на мелкую степную живность, она любила слегка попьянеть в больших травах, поваляться в жарком настое травяного духа, почувствовать парение в беге и потом заснуть.

В этот раз они с Ташчайнаром были уже не одни: за ними следовали волчата – трое нескладно длинноногих щенков. Молодняку надлежало как можно больше узнавать в походах окрестности, осваивать сызмальства будущие волчьи владения. Пахучие луга, куда вела на ознакомление волчица, были на краю тех владений, дальше простирался чужой мир, там могли встретиться люди, оттуда, с той неоглядной стороны, доносились порой протяжно завывающие, как осенние ветры, паровозные гудки, то был враждебный волкам мир. Туда, на этот край саванны, шли они, ведомые Акбарой.

За Акбарой трусил Ташчайнар, а волчата резво носились от избытка энергии и все норовили выскочить вперед, но волчица-мать не давала им своевольничать – она строго следила, чтобы никто не смел ступать на тропу впереди нее.

Места шли вначале песчаные – в зарослях саксаула и пустынной полыни, солнце всходило все выше, обещая, как всегда, ясную, жаркую погоду. Уже к вечеру волчье семейство прибыло к краю саванны. Прибыло в самый раз – засветло. Травы в этом году были высоки – почти по холку взрослым волкам. Нагревшись за день на жарком солнце, невзрачные соцветья на мохнатых стеблях источали сильный запах, особенно в местах сплошных зарослей густ был этот дух. Здесь, в небольшом овражке, волки сделали привал после долгого пути. Неугомонные волчата не столько отдыхали, сколько бегали вокруг, принюхиваясь и присматриваясь ко всему, что привлекало их любопытство. Возможно, волчье семейство осталось бы здесь на всю ночь, благо звери были сыты и напоены – по пути удалось схватить несколько жирных сурков да зайцев и разорить много всяких гнезд, жажду же утолили в родничке на дне попутного оврага, – но одно чрезвычайное происшествие заставило их срочно покинуть это место и повернуть восвояси, к логову в глубине саванны. Уходили всю ночь.

А случилось то, что уже на закате, когда Акбара и Ташчайнар, захмелевшие от запахов дурман-травы, растянулись в тени кустов, неподалеку вдруг раздался человеческий голос. Прежде человека увидели волчата, игравшие наверху овражка. Звереныши не подозревали да и не могли предполагать, что неожиданно появившееся здесь существо – человек. Некий субъект почти голый – в одних плавках и кедах на босу ногу, в некогда белой, но уже изрядно замызганной панаме на голове – бегал по тем самым травам. Бегал он странно – выбирал густые поросли и упорно бегал между стеблями взад-вперед, точно это доставляло ему удовольствие. Волчата вначале притаились, недоумевая и побаиваясь, – такого они никогда не видели. А человек все бегал и бегал по травам, как сумасшедший. Волчата осмелели, любопытство взяло верх, им захотелось затеять игру с этим странным, бегающим как заводной, невиданным, голокожим двуногим зверем. А тут и сам человек приметил волчат. И что самое удивительное – вместо того чтобы насторожиться, подумать, отчего вдруг здесь оказались волки, – этот чудак пошел к волчатам, ласково протягивая руки.

– Смотри-ка, что это? – приговаривал он, тяжело дыша и отирая пот с лица. – Никак волчата? Или это мне почудилось от кружения? Да нет, трое, да такие пригожие, да такие большие уже! Ах вы мои звереныши! Откуда вы и куда? Что вы тут делаете? Меня-то нелегкая занесла, а вы что тут, в этих степях, среди этой проклятой травы? Ну идите, идите ко мне, не бойтесь! Ах вы дурашливые мои зверики!

Неразумные волчата и в самом деле поддались на его ласки. Виляя хвостиками, игриво прижимаясь к земле, они поползли к человеку, надеясь пуститься с ним наперегонки, но тут из овражка выскочила Акбара. Волчица в мгновение оценила опасность положения. Глухо зарычав, она кинулась к голому человеку, розово освещенному предзакатными лучами степного солнца. Ей ничего не стоило с размаху полоснуть его клыками по горлу или по животу. А человек, совершенно обалдевший при виде яростно набегающей волчицы, присел, в страхе схватившись за голову. Это-то его и спасло. Уже на бегу Акбара почему-то переменила свое намерение. Она перескочила через человека, голого и беззащитного, которого можно было поразить одним ударом, перескочила, успев при этом разглядеть черты его лица и остановившиеся в жутком страхе глаза, почуяв запах его тела, перескочила, развернулась и снова перепрыгнула во второй раз уже в другом направлении, бросилась к волчатам, погнала их прочь, больно кусая за репицы и оттесняя к оврагу, и тут столкнулась с Ташчайнаром, страшно вздыбившим загривок при виде человека, куснула и повернула и его, и все они, гурьбой скатившись в овраг, в мгновение ока исчезли…

И тут только тот голый и нелепый тип спохватился, бросился бежать… И долго бежал по степи, не оглядываясь и не переводя дыхания…

То была первая нечаянная встреча Акбары и ее семейства с человеком… Но кто мог знать, что предвещала эта встреча…

День клонился к концу, исходя нещадным зноем от закатного солнца, от накалившейся за день земли. Солнце и степь – величины вечные: по солнцу измеряется степь, насколько оно велико, освещаемое солнцем пространство. А небо над степью измеряется высотой взлетевшего коршуна. В тот предзакатный час над Моюнкумской саванной кружила в выси целая стая белохвостых коршунов. Они летели без цели, самозабвенно и плавно плыли, совершая полет ради полета в той всегда прохладной, подернутой дымкой, безоблачной выси. Летели один за другим в одном направлении по кругу, как бы символизируя тем вечность и незыблемость этой земли и этого неба. Коршуны не издавали никаких звуков, а молча смотрели, что происходило в тот момент внизу, под их крыльями. Благодаря своему исключительному всевидящему зрению, именно благодаря зрению (слух у них на втором месте) эти аристократические хищники были поднебесными жителями саванны, опускавшимися на грешную землю лишь для прокорма и на ночлег.

Должно быть, в тот час с той непомерной высоты им были как на ладони видны волк, волчица и трое волчат, расположившиеся на небольшом бугорке среди разбросанных кустов тамариска и золотистой поросли чия. Дружно высунув языки от жары, волчье семейство отдыхало на том пригорке, вовсе не предполагая, что является объектом наблюдения поднебесных птиц. Ташчайнар полулежал в своей любимой позе – скрестив лапы впереди, приподняв голову, он выделялся среди всех мощным загривком и мосластостью, тяжеловесностью телосложения. Рядом, подобрав под себя толстый куцый хвост, чем-то похожая на застывшую скульптуру, сидела молодая волчица Акбара. Волчица прочно упиралась перед собой прямыми сухожильными ногами. Ее белеющая грудь и впалое брюхо с торчащими, но уже утратившими припухлость сосцами в два ряда подчеркивали поджарость и силу бедер волчицы. А волчата, тройня, крутились подле. Их непоседливость, приставучесть и игривость вовсе не раздражали родителей. И волк и волчица взирали на них с явным попустительством: пусть, мол, резвятся себе…

Плаха (роман)

Плаха
Жанр :
Язык оригинала:
Оформление:

Твердый переплет, цвет вишнёвый

Издательство:
Выпуск:
Страниц:
Носитель:
Запрос Плаха перенаправляется сюда. На эту тему нужна отдельная статья.

Давая оценку этому поступку, Ч. Айтматов пишет о том, что сами мысли и есть форма развития, единственный путь к существованию таких идей .

После ухода из семинарии Авдий устраивается работать в издательство и для написания статьи едет в Моюнкумскую пустыню, чтобы описать развитую там наркоторговлю. Уже в пути он знакомится со своими «попутчиками» - Петрухой и Ленькой. Долго разговаривая с ними, Авдий Каллистратов приходит к выводу, что не эти люди виноваты в том, что нарушают правила, а система:

И чем больше вникал он в эти печальные истории, тем больше убеждался, что все это напоминало некое подводное течение при обманчивом спокойствии поверхности житейского моря и что, помимо частных и личных причин, порождающих склонность к пороку, существуют общественные причины, допускающие возможность возникновения этого рода болезней молодежи. Причины эти на первый взгляд было трудно уловить - они напоминали сообщающиеся кровеносные сосуды, которые разносят болезнь по всему организму. Сколько ни вдавайся в эти причины на личном уровне, толку от этого мало, если не вовсе никакого .

Прибыв на поле для сбора конопли, Авдий встречается с волчицей Акбарой, образ которой является связующей нитью всего романа. Несмотря на возможность убить человека, Акбара не делает этого. После встречи с Гришаном, в вагоне поезда, Авдий призывает всех покаяться и выбросить мешки с наркотиками, но его избивают и выкидывают из поезда. Случайно встретив бывших «товарищей» арестованных за провоз наркотиков, он пытается помочь им, но они не признают его за своего. Затем Авдий возвращается в Москву и только по приглашению Инги Фёдоровны снова возвращается в Моюнкумскую пустынь, где принимает предложение Обер-Кандалова «поохотиться».

Последние часы Авдия мучительны - не стерпев убийства множества животных «для плана», он пытается помешать бойне, и пьяные наниматели распинают его на саксауле. Последними словами Авдия, обращёнными к Акбаре, будут: «Ты пришла…» .

Часть третья

Третья часть описывает жизнь Бостона, живущего в трудный период перехода социалистической собственности в частную. Повествование начинается с того, как местный пьяница крадёт детёнышей волчицы Акбары и, несмотря на все уговоры, продаёт их за выпивку. В этом повествовании рассказывается о несправедливости, которая царила в то время в этих местах. Тяжёлые отношения складываются у Бостона с местным парторгом. Трагически оканчивается судьба Бостона - он случайно убивает собственного сына .

Литература

  • Ч. Айтматов. Плаха. СПб.: Азбука-классика 2004

Ссылки

  • Чингиз Айтматов. Плаха. Конец мира от человеческого зла
  • Открытый урок в 11-м классе по роману Чингиза Айтматова «Плаха»
  • "Плаха" - мюзикл-притча А.Кулыгина Московский государственный музыкальный театр под руководством Геннадия Чихачёва . Режиссёр-постановщик - засл. деятель искусств России, засл. артист России Геннадий Чихачёв. Авдий - Константин Скрипалев, Акбара - лауреат международного конкурса Елена Соколова , Бромберг - Людмила Полянская

Примечания


Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Плаха (роман)" в других словарях:

    Обложка одного из первых изданий книги Автор: Чингиз Айтматов Жанр: Роман Язык оригинала: Русский Оформление: Твердый переплет, цвет вишнёвый Издательство: Молодая гвардия … Википедия

    Годы в литературе XX века. 1986 год в литературе. 1896 1897 1898 1899 1900 ← XIX век 1901 1902 1903 1904 1905 1906 1907 1908 1909 1910 1911 1912 1913 1914 1915 1916 1917 … Википедия

    В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Айтматов. Чингиз Айтматов Чыңгыз Айтматов … Википедия

    Испанская литература возникла с становлением испанского языка в XII в. Во времена римлян и вестготов в Испании писали на латыни. История испанской литературы разделяется на четыре крупные периода: период зарождения, когда талантливые… … Википедия

    - (Espana) официальное название Испанское Государство (Estado Espanol). I. Общие сведения И. государство на крайнем Ю. З. Европы. Занимает 5/6 Пиренейского полуострова, Балеарские и Питиусские острова в… … Большая советская энциклопедия

    Возникла с становлением испанского языка в XII в. Во времена римлян и вестготов в Испании писали на латыни. История испанской литературы разделяется на четыре крупные периода: период зарождения, когда талантливые писатели пробуют свои силы… … Википедия

Известный и трагический роман Чингиза Айтматова «Плаха», краткое содержание которого представлено дальше в статье, появившись в печати в девяностых годах, стал предостережением того, что бедствие может грозить человечеству. Люди стали забывать о том, что они живут в тесной связи с природой, да и сами они тоже принадлежат к этому природному миру.

Айтматов в «Плахе» (краткое содержание по главам есть в этой статье) пытается показать своим сюжетом, что разрушение мира природы, ее уничтожение и пренебрежение законами приводит к большим бедствиям, к катастрофе и трагедии, что грозит всему миру, и к трагедии отдельного человека, даже если он не мешает этой природе, но ему придется отвечать за других людей, действующих жестоко и безжалостно. И если вовремя все это не остановить, если не прислушаться к этому крику, то тогда наступит катастрофа. И изменить все это потом уже нельзя будет.

История создания

Писатель Чингиз Торекулович Айтматов написал и опубликовал свой роман «Плаха» в 1986 году. Впервые он появился в печати в журнале «Новый мир». Сюжет романа составляет рассказ о судьбе людей и пары волков. Но судьбы этих людей тесно связаны с Акбарой, волчицей.

Автор не случайно так назвал своей произведение. Писатель Чингиз Айтматов в «Плахе», краткое содержание по главам есть в этой статье, говорил о том, что жизнь всегда ставит перед человеком нравственные выборы, и этот выбор может оказаться плахой. Именно человек выбирает, всходить ему на эту плаху или нет, ведь все будет зависеть от его выбора. Плаха для человека дается большой ценой, а путь к ней - это настоящая мука.

Свой роман известный писатель разделил на три части. Первые две части произведения повествуют о жизни главного героя и пары волков. Авдий Каллистратов - семинарист, который был воспитан отцом, так как еще в раннем возрасте потерял свою мать. Но автор начинает свой роман с судьбы волков, потому что мир животных и людей тесно взаимосвязан.

Чингиз Айтматов в «Плахе» (краткое содержание по главам мы рассмотрим в этой статье) показывает три сюжетные линии. Первая - это жизнь главного героя, а вторая - судьба волков. Неожиданно в сюжете произведения автором выводится и третья сюжетная линия, когда появляются новые герои, из-за которых и гибнут волки. Автор показывает, что человечность - это основная проблема современного общества. Даже животные способны поступать гуманно, но вот не все люди себя так ведут.

Герои первой части

В романе Чингиза Айтматова "Плаха" главные герои - не только люди, но и волки. В первой главе автор задействовал восемь персонажей. Многие из них проходят через все части произведения. Основными действующими персонажами, которых можно встретить во всех частях романа Чингиза Айтматова «Плаха» (содержание которого оставляет глубокий след в душе), является пара волков: Ташчайнар и Акбара.

В первой части произведения читатели знакомятся с еще одним главным героем - Авдием Каллистратовым. Он действует в двух частях романа Чингиза Айтматова «Плаха», краткое содержание которого можно прочитать в этой статье. Он пытается понять, кто такой Бог и какова его миссия на Земле, путешествует по саванне. За это он и был исключен из семинарии.

Помогает Авдию и другой герой, которого можно встретить в первой и второй части романа Чингиза Айтматова «Плаха». Петруха - сообщник главного героя и участник сбора наркотиков. Поэтому ему и его другу приходится столкнуться с Ленькой, который помогает перевозить эти наркотические средства. Он еще молод, но жизнь уже сломала его.

Описывает автор подробно и главного бандита, который перевозил эти наркотики. В романе Чингиза Айтматова «Плаха», краткое содержание которого можно найти в этой статье, Гришан предстает перед читателем настоящим бандитом, который уже забыл о любых человеческих качествах и чувствах. Главная его цель и забота в жизни - это деньги и наркотики. Он любит только эти две вещи, да еще себя и свою жизнь. Ничего святого в этом человеке уже не осталось. По мнению самого автора, это образ антихриста.

Ч. Т. Айтматов «Плаха»: краткое содержание первой части

Сюжет романа Чингиза Торекуловича Айтматова «Плаха» начинается в Моюнкумском заповеднике. Совсем недавно здесь поселилась молодая и сильная пара волков. Их соединил не животный инстинкт размножения, а глубокие чувства, о которых часто забывает человек. Акбара и Ташчайнар полюбили друг друга. Летом у этой прекрасной волчьей пары появились первые волчата. Акбара, как настоящая мать, нежно и бережно заботилась о них. В ней родился материнский инстинкт, и она точно знала, что нужно ее детям, окружая их заботой и вниманием.

Если летом с пропитанием было проще, то зимой, когда уже выпал первый снег, на охоту иногда приходилось ходить вдвоем, так как пищи становилось все меньше и меньше. Однажды они обнаружили, что в заповеднике появилось много незнакомых людей. Это были охотники. Они хотели выполнить план по сдаче мяса, поэтому приехали в заповедник, чтобы стрелять по сайгакам. Но люди не разбиралась, кого им убивать. Поэтому их жертвами стали и волки. Из большой волчьей стаи в живых остались лишь только Акбара и Ташчайнар. Их дети тоже были мертвы.

Всех мертвых животных браконьеры сложили в свой вездеход, где вместе с трупами лежал и человек. Это был Авдий Каллистратов. Некогда он был слушателем духовной семинарии, но за то, что пытался найти своего Бога и свою правду, был исключен. С тех пор Авдий стал внештатным сотрудником областной газеты. Молодой человек открыто боролся с теми, кто жил неправильно, так как это было против законов природы. Поэтому браконьеры и решили его устранить, чтобы он больше никогда не мог им помешать.

Перед тем как он попал в руки браконьеров и наркодельцов, ему было дано поручение в газете «Комсомольская правда», где он работал: Авдию необходимо было проследить за тем, как наркотики из саванны попадают в среднюю полосу России. Чтобы получить достоверную информацию, быть поближе к таким наркоперевозчикам, молодой человек стал членом их группы. Вся банда «гонцов за анашой» отправлялась в то время в Среднюю Азию.

Изучил Авдий и те правила, которые были в этой преступной группировке: не должно быть никакого общения друг с другом, чтобы в случае задержания никого никто не смог выдать, а также весь план разрабатывает отдельный человек, который потом и руководит всей операцией по перевозке наркотиков. Известен был он для всех, как Сам. Чтобы встретиться с этим руководителем, Авдий решает поступать так же, как и остальные перевозчики наркотиков: собирает коноплю, складывая в рюкзак и едет с этим грузом обратно.

Любовь в жизнь Авдия приходит совершенно случайно, когда он не был к этому даже готов. По дороге на поле, где росла дикая конопля, он познакомился с девушкой с прекрасными развевающимися белыми кудрями. Ее восхитительные карие глаза оставили в душе молодого человека глубокий след.

Руководителя операцией по доставке наркотиков он встречает у самого поезда. Неожиданно возле товарного вагона, где был Авдий, появляется Гришан, и молодой корреспондент сразу понимает, что это и есть тот человек, который его так интересовал.

Герои второй части

По сюжету романа Ч. Айтматова «Плаха», краткое содержание которого рассматривается в этой статье, восемь героев действуют и в первой, и во второй части. Самым главным преступником по сюжету является Кандалов, который ведет браконьерскую охоту на сайгаков. Видя, что Авдий мешает его «делу», он решает его убрать со своей дороги. Именно Обер-Кандалов придумал и распял молодого корреспондента на саксауле, как Христа.

Женские образы представлены в произведении Чингиза Айтматова «Плаха» Ингой Федоровной, в которую был влюблен Авдий. Для главного героя это любовь оказалась единственной.

Но самые интересные образы всего романа Ч. Айтматова «Плаха», краткое содержание которого можно найти в этой статье, - это волчья пара. Акбара и Ташчайнар - это центральные персонажи всего произведения, хотя и драматические. Они оказываются совершенно беззащитными перед насилием человека. Волки представляют в романе мир животных, но оказываются нравственно выше мира людей. Весь сюжет романа построен таким образом, чтобы раскрыть образ волчицы.

Знакомство читателя с этими героями происходит уже в самом начале произведения. Автор показывает испуганную волчицу, показывая, что животные гармоничны во всем: в семье, в воспитании детей, по отношению друг к другу и к окружающему миру, даже по отношению к человеку. Это идеальная модель для людей, которые считают себя совершенством, но оказываются намного ниже животных. В глазах Акбары можно увидеть ее живую и трепещущую душу, которая умеет любить и ревновать, но и ненавидеть тоже может.

Волчица в романе Чингиза Айтматова «Плаха» (герои которого очень правдоподобно описаны) показана сильной личностью. Человек, который разрушает ее семью, ее жизнь, всегда должен быть готов ответить за грехи людей. Умная и хитрая, она побеждает в схватке с человеком, уходит, даже когда идет облава на нее. Когда гибнут ее дети, то мир для нее рушится. Она готова мстить и ненавидеть. А когда Бостон убивает Ташчайнара, то Акбара просто уже не желает жить. Теперь она не боится умереть.

Но не только Авдий сразу узнал руководителя группы по доставке и перевозке наркотиков. Гришан тоже сразу определил, что молодой человек совсем не похож на тех «гонцов», которые обычно работали с ним. Понимая, что их взгляды на жизнь не совпадают, главарь предлагает Авдию просто отдать свою добычу, забыть обо всем и уйти. Но молодой человек отказался, решив остаться с остальными. Когда все «гонцы» на ходу запрыгнули в движущийся поезд, то Гришан, чтобы как-то разозлить Авдия и вывести его на чистую воду, разрешил свои работникам выкурить по одной самокрутке с коноплей.

И тактика Гришана, который сам не курил, сработала. Авдий держался из последних сил, но когда один из «гонцов» предложил и ему выкурить такую сигарету, то он выхватил ее из рук собеседника, затушил и выбросил в открытую дверь вагона. Туда же он отправил и содержимое своего рюкзака. Он старался призвать и остальных последовать за ним и высыпать дикую коноплю, но добился лишь только того, что его наказали: жестоко избили и выбросили из выгона.

Авдий выжил, упав в небольшой кювет, который находился прямо у железнодорожных путей. Но некоторое время молодой человек был без сознания, и ему представлялось, что он стал свидетелем того, как разговаривали между собой Понтий Пилат и Иисус Христос. Он пытался спасти своего учителя - Христа. Когда он очнулся, то долго не мог понять, в каком же мире он существует.

Эту ночь Авдий провел под мостом, то приходя в сознание, то теряя его. А утром он обнаружил, что и его паспорт, и деньги, которые у него были, промокли насквозь. Авдию повезло, и на попутке он все-таки добрался до вокзала. Но его грязный вид, мокрая одежда сразу же вызвали подозрения. Молодого человека арестовали и доставили в милицейский участок, где уже были те «гонцы за анашой», с которым он ехал в поезде. Милиционер решил, что корреспондент не виноват и уже собирался его отпускать, как тот сам попросил, чтобы его посадили к остальным. Он все еще надеялся на то, что сможет их убедить начать другую, правильную жизнь.

Милиционер, который внимательно слушал Авдия, решил, что тот просто сошел с ума. Он привел его на станцию и предложил уехать. Но на стации молодому корреспонденту становится плохо и его забирает скорая помощь в больницу. В местной больнице он вновь встречает ту прекрасную девушку, которую Авдий полюбил с первого взгляда. Инга узнала от врача о том, что молодой человек, которого она видела раньше, заболел, и теперь пришла его проведать.

Но после возвращения в родной город Авдий вдруг узнает, что его материал, который он собрал с таким трудом и риском, уже никому не нужен и не интересен. Тогда он обо всем рассказывает своей новой знакомой. Инга тоже рассказывает о том, какие трудности она переживает в жизни. С мужем прекрасная белокурая девушка уже давно развелась, а ее сын временно живет у родителей, но Инга мечтает его забрать и жить вместе с ним. Молодые влюбленные договариваются, что осенью Авдий приедет к ней и тогда же познакомится с ее сыном.

Авдий сдержал свое слово и приехал к Инге, но только ее не оказалось дома. Ему отдали письмо, в котором говорилось, что ее муж захотел забрать ребенка себе, поэтому временно она вынуждена прятать сына и скрываться вместе с ним. Когда Авдий идет на вокзал, то знакомится с руководителем банды по истреблению сайгаков в заповеднике. Присоединившись к ним, он понимает, что не может стать убийцей и старается уговорить браконьеров остановить убийство животных. Его разговоры о том, чтобы бандиты остановились, привели к тому, что его тоже связали и бросили вместе с трупами животных.

Когда же бойня была прекращена, то его хорошенько избили, а затем за его проповеди, как Иисуса Христа, распяли на саксауле. Оставив его одного, отряд уезжает из заповедника. Видит Авдия и волчья пара, которая выжила, и теперь ищет своих волчат. Когда утром охотники возвращаются за молодым человеком, то обнаруживают его уже мертвым. Акбара и Ташчайнар тоже покинули заповедник, так как в нем было небезопасно. Вскоре у них снова появились волчата, но и те погибли, когда горели камыши при строительстве дороги. И опять волки покинули свое логово, пережив страшную трагедию. И у них снова появились волчата.

Главные герои третьей части

По сюжету в третьей части романа Чингиза Торекуловича появляется три новых героя. Эпизодическими персонажами являются парторг Кочкорбаев и пьяница, лентяй и принципиальный Базарбай Нойгутов. Но все-таки основной герой этой части - Бостон Уркунчиев, вынужденный страдать из-за жестокости Акбары, которая мстит людям за свою разрушенную жизнь.

Бостон, герой романа Айтматова «Плаха», краткое содержание которого можно найти в этой статье, - передовик производства, но соседи его немного недолюбливают, считая кулаком. Его судьба оказывается трагичной, так как среди ночи Акбара, желая отомстить, похищает его маленького сына. Стараясь убить похитительницу, стреляя в нее из ружья, он попадает в собственного ребенка и убивает его.

Нойгутов возвращается домой, и, проходя мимо котлована, вдруг слышит какие-то странные и непонятные звуки. Они чем-то напоминали Базарбаю детский плач. Но пройдя еще немного, он обнаружил маленьких и слепых волчат. Их было четверо. Не задумываясь о том, какие могут быть последствия его поступка, он кладет малышей в свою сумку и уходит из этого места. Но Акбара и Ташчайнар пошли по его следу. Они хотели ему отрезать путь от людей.

Но Базарбай решил укрыться в домике кулака Бостона Уркунчиева. Он поговорил с женой колхозного передовика, немного поиграл с его сыном и даже дал ему поиграть с волчатами. А потом быстро ускакал в город, где много людей. А волки, чувствуя запах своих детей, так и остались возле дома. Бостон теперь каждую ночь слышал их вой. Он пытался помочь животным, просил Базарбая вернуть волчат, но тот отказал ему. Вскоре волки стали бродить по округе и нападать на людей. А Базарбай продал волчат, получив неплохой доход за них. Когда волчья пара опять вернулась к дому Бостона, тот решил убить их.

Но убить он смог только волка, а Акбара выжила и стала ждать того момента, когда она сможет отомстить. Летом ей удалось украсть сына Бостона, который играл на улице. Бостон долго не решался выстрелить, понимая, что может попасть в ребенка, но когда выстрелил, то понял, что случилась беда. Он подбежал к волчице, которая была еще жива, хотя и ранена, его сын был мертв. Понимая, что во всех этих бедах виноват Базарбай, он пошел к нему, убил, а затем добровольно сдался властям за то преступление, которое совершил.

Чингиз Айтматова «Плаха»: анализ произведения и содержание

Необычный и трогательный сюжет произведения известного писателя затрагивает важные экологические проблемы, которые тесно связаны с движением души человеческой. Описанием волчьей семьи начинается роман Чингиза Айтматова «Плаха», анализ которого приводится в этой статье. Но животные в заповеднике Моюнкумы гибнут, и в этом есть вина человека, так как он ведет себя как зверь, как хищник.

Уничтожая все живое в саванне, люди становятся преступниками. Но исчезают не только животные, а после их исчезновения меняется и среда обитания. Поэтому схватка волчицы и человека должна состояться. Но животные оказываются намного человечнее, так как они поступают благороднее, самоотверженнее. Волки любят своих детей. Акбара всегда поступала по отношению к человеку благородно.

Если она встречала в саванне человека, то всегда проходила мимо, не трогая его. Ведь он был беспомощен. А после того, когда ее загнали и озлобили, Акбара готова была нарушить этот нравственный закон и вступить в схватку с человеком, чтобы выжить. Пока существуют браконьеры, расплачиваться за их преступления придется всему человечеству и каждому отдельному человеку. Каждый несет нравственную ответственность за действия таких бандитов.

В романе Чингиза Айтматова «Плаха», краткое содержание которого мы сейчас рассматриваем, поднимается и проблема наркомании, которая была актуальна и в двадцатом веке, и в наше время. В саванну, где растет дикорастущая конопля, спешат гонцы, которым не нужны деньги, они живут миром иллюзий. Главный герой старается бороться, но он не может одержать победу, так как общество уже поражено этим злом. Но несмотря на то, что Авдий терпит поражение, его поступки все-таки достойны уважения.

И когда Авдия распяли на саксауле, который стал его плахой, то он на этом травянистом дереве напомнил легенду о Христе. Краткое содержание романа «Плаха» Ч. Айтматова показывает, что Авдий - все-таки положительный герой, так как он обладает большой нравственной силой. Так, он никогда не бросит то дело, за которое взялся, он готов к самопожертвованию. Современное общество, по мнению автора, нуждается в таких молодых людях.

Экранизация

По многим произведения Чингиза Торекуловича сняты киноленты. Чаще всего сам писатель писал сценарии к этим фильмам или же был просто соавтором. Но его роман «Плаха» настолько эмоционален и трагичен, что режиссеры стараются не экранизировать его, да и сам Айтматов так и не создал сценарий к этому сюжету.

Но все-таки фильм по роману Чингиза Айтматова «Плаха» существует. Хотя режиссеру Дооронбеку Садырбаеву было непросто снять фильм по известному произведению. Сам режиссер написал и сценарий. Драма «Плач волчицы» вышла в прокат в 1989 году и завоевала признание многих телезрителей.

Действующими лицами книги становятся собиратели анаши, молодой человек, изгнанный из духовной семинарии за ересь, бывшие зеки, "кулаки". Автор уделяет много внимания отношениям между людьми и природой. Это очень важно, потому что, чем больше мы узнаем о человеческих взаимоотношениях, о поступках людей, тем лучше мы понимаем друг друга, ведь каждый человек - это целый мир, который можно изучать вечно.

Прочитав эту книгу, понимаешь, как сложно порой могут переплетаться судьбы людей, как сильно их жизни зависят от обстоятельств и от действий других людей. В романе "Плаха" можно выделить три основные сюжетные линии, связанные общей проблематикой.

Первая линия - это судьба пары волков - Акбары и Ташчайнара. В этой книге с первых строк поражает то, что Айтматов начинает свое повествование с рассказа о волках, а не о людях. Но, продолжая читать, понимаешь, что автор сделал это намеренно. Судьбы людей не раз пересекаются с судьбой зверей. Волки были вынуждены покинуть степи после того, как люди устроили там гигантскую бойню - охоту на сайгаков, во время которой погибли их первые волчата. Пара волков ушла ближе к горам, к озеру, но и родившиеся там щенки погибли, когда люди подожгли камыши вокруг озера. Акбара и Ташчайнар перебрались в горы, надеясь, что там они спасутся от людей, но их последних четверых волчат украл из норы в горах человек. А когда волки начали мстить за своих детей, люди убили и их.

Вторая сюжетная линия связана с судьбой Авдия Каллистратова - молодого человека, которого выгнали из духовной семинарии за ересь; после чего он стал корреспондентом газеты. Но Авдий чувствовал, что это не его призвание, и постоянно искал свое предназначение, смысл своего существования. Он решил поехать в Моюнкумские степи с группой "гонцов" (собирателей анаши), чтобы написать о них статью. Но газетный очерк был только официальным поводом; на самом деле он поехал, надеясь, что ему удастся уговорить этих молодых ребят, почти мальчишек, бросить их опасный промысел и покаяться. Ему это не удалось, как не смог он и напечатать свои "степные очерки". Разочарованный, Авдий возвращается в Жамгак-Саз, куда он ездил с "гонцами" и где он встретил и полюбил биолога Ингу Федоровну, которая так же, как и он, занималась проблемой борьбы с анашой. Но Авдий не застает её в городе и идет на вокзал, где его подбирает для "сафары" (охоты на сайгаков) "Обер-Кандалов - бывалый человек... в прошлом военный, причем из штрафбата".

Айтматов описал эту "сафару" так, что читателям становится ясна практическая невозможность мирного сосуществования человеческой цивилизации и дикой природы степей. Авдия, ставшего случайным свидетелем этой бойни и пытавшегося уговорить Кандалова и его приспешников прекратить охоту и покаяться, связали и бросили в кузов машины, а потом распяли на дереве и оставили умирающего молодого человека одного. В третьей части появляются новые герои, чьи судьбы тесно переплетаются с судьбой Акбары и Ташчайнара. Бедный чабан Базар-бай нашел в горах логово волков и забрал оттуда четверых щенков. Этот его необдуманный поступок стал причиной многих бед в целом совхозе. Волки начали мстить людям: они задрали много овец и даже набрасывались на людей. Но больше всех пострадали Бостон и его жена Гулюшкан: они потеряли самое дорогое, что у них было, - сына Кенджеша.

Роман привлекает читателей не только содержанием, но и проблематикой. Автор затрагивает много важных проблем, которые находят свое отражение в разных частях книги. В их числе вопрос о том, что же делает человека человеком. Людям дан великий дар - способность мыслить, и она должна помогать людям полюбить мир, жизнь и все живое. Однако люди, которые лучше других должны понимать цену жизни, мучают и убивают не только диких зверей, но и друг друга, уничтожают жизнь, защита и охрана которой не обязанность, а призвание человека. "Гонцы" за анашой избили и сбросили с поезда Авдия, надеясь, что он не выживет. А когда этот молодой человек во второй раз попытался пойти против суровой действительности и остановить бессмысленное жестокое убийство сайгаков, это стоило ему жизни. Люди, распявшие Авдия, не пожалели его. Такие, как они, просто не знают, что такое жалость. Но Авдия пожалела волчица Акбара, которую он увидел за несколько мгновений до своей смерти. И у читателей возникает вопрос: в ком же тогда больше гуманности, человечности? Дикие животные способны жалеть нас, почему же тогда мы не можем понять и пожалеть их? Им ведь свойственны все те же чувства и переживания, что и людям. Люди сочувствовали Гулюшкан, которая, потеряв сына, выла так же, как Акбара, когда - у нее украли её волчат. Но вой волчицы вместо жалости вызывал в людях только злость.

Люди в совхозе не могли простить волков, убивающих скот и нападающих на людей, желая отомстить им за всех своих детенышей. Но мы можем понять Бостона, застрелившего Базарбая, которого он считал виновным в смерти своего сына. В романе много внимания уделяется человеческим взаимоотношениям. Айтматов показывает, до какой низости, до каких преступлений могут довести человека зависть и желание жить лучше других. Когда Авдий спросил у "гонцов", Бог или деньги для них важнее, даже маленький Ленька ответил, что деньги, потому что они дают возможность жить лучше, чем живут многие люди, зарабатывающие на жизнь честным трудом. Но честно работать можно тоже по-разному. Бостону, который вкладывал все силы в работу, многие бедные чабаны завидовали, некоторые даже ненавидели его за то, что у него все было лучше, чем у них. За это Бостона из "передовика производства" превратили в "кулака". А парторг Кочсорбаев старался помешать "кулаку" добиться большего.

Все это происходило потому, что та же государственная идеология, которая не допускала возможности существования таких пороков, как наркомания, была против любого неравенства. Айтматов прекрасно понимал противоестественность ситуации, в которой для всеобщего равенства все должны жить и работать одинаково плохо, а не одинаково хорошо.

Для поддержания такого порядка в государстве отдельных людей, пытавшихся бороться за справедливость, отправляли на плаху. Но автор показывает читателям, что государство и общество, которые коверкают жизни и судьбы людей и не обращают внимания на свои внутренние проблемы, из которых наркомания, возможно, не самая серьезная, сами идут к "плахе". Такая критика системы в то время, когда был написан этот роман, была очень смелым шагом. В наше время проблемы, затрагиваемые в романе "Плаха", уже не так злободневны, но многие из них все ещё актуальны. Поэтому я считаю, что ещё не одно поколение людей, среди которых всегда есть и стремящиеся собственным трудом добиться успеха, и старающиеся направить других на путь истинный, и просто желающие лучше понять человеческие взаимоотношения и характеры других людей, будут с большим интересом и удовольствием читать роман Ч. Айтматова "Плаха".